Город мечты не дремал более в великолепии. Обломки башен громоздились подобно почерневшей скорлупе, куски каменной кладки громоздились, иззубренные и черные, на фоне угрюмого неба. Однажды мщение Эльрика пустило огонь по городу, а дождь залил огонь.

Языки облаков, подобных черному дыму, набегали на солнце, то вспыхивающее, то угасающее, так что шумные и испещренные красными пятнами воды позади Имррира затемнялись, успокаивались, как бы завороженные черным страхом, плывущим сквозь их зловещие водовороты.

На обломках рухнувших стен стоял человек и глядел на волны. Высокий, широкоплечий, с узкими бедрами, с бровями вразлет, с плотно прижатыми к голове ушами без мочек, с высокими скулами и малиновыми плотными губами на мертвенно-бледном аскетическом лице. Он был одет в черный стеганый колет и тяжелый плащ, и то и другое густого мрачного оттенка, контрастирующее с кожей альбиноса. Ветер, теплый, порывистый, играл с его одеждой, захватывая, бездушно сворачивая и разворачивая полы плаща, гудя и завывая в дырах и зубцах разбитых башен.

Эльрик слушал его завывания, и его память наполнялась складками, озлобленными и грустными мелодиями древнего Мельнибонэ. Он вспомнил также и другую музыку его предков, которую они создавали, подвергая утонченным пыткам своих рабов, подбирая их крики и создавая таким образом жуткие симфонии.

Потерявшись в этой ностальгии о прошедшем, он нашел нечто похожее на забвение, и ему захотелось, чтобы он никогда не сомневался в законах жизни Мельнибонэ, захотелось принять их без вопросов и таким образом отбросить раздвоенность своего сознания. Он горько улыбнулся.

Позади него выросла фигура. Человек начал подниматься по грудам камней и остановился рядом с ним. Это был маленький рыжий человечек с широким ртом и глазами, всегда ясными и веселыми.

– Ты опять глядишь на восток, Эльрик, – проворчал Мунглум. – Эта привычка кажется мне уже неизлечимой.

Эльрик положил руку с длинными тонкими пальцами на плечо Мунглума.

– Куда еще смотреть, друг, если весь мир оказался под пятой Хаоса?

Что ты прикажешь мне делать? Смотреть в будущее с надеждой и улыбкой, будто бы старый мир цел, и у моих ног играют дети? – он слабо засмеялся. Но это был не тот смех, который хотел бы услышать Мунглум.

– Сепириту обещал помощь Белых Лордов. Она вскоре должна прийти. Мы непременно дождемся ее.

Мунглум чуть повернул голову и искоса глянул на сияющее и неподвижное солнце, а затем, как ни в чем ни бывало, уставился под ноги на глыбу, на которой стоял.

Эльрик помолчал немного, ожидая, пока уляжется набежавшая волна. Затем он пожал плечами.

– На что жаловаться? От этого не будет лучше. Я не могу действовать по собственной воле. Все по воле судьбы, мы же бессильны что-либо сделать. Я молюсь, чтобы люди, которые унаследуют наш мир, могли действовать по собственной воле, – он коснулся подбородка пальцами, затем взглянул на руку, разглядывая ногти, суставы, мускулы и вены, рельефно выступающие на мраморной коже. Он пропустил пальцы сквозь свои тонкие шелковистые волосы и глубоко вздохнул.

– Логика! Мир жаждет логики. У меня ее нет, хотя я здесь, созданный как человек с умом, сердцем и душой, хотя все это – случайное сочетание элементов. Миру нужна логика. Вся логика мира не стоит одной счастливой догадки. Человечество мучительно ткет паутину мудрых мыслей, хотя другие безымянные ткачи, действуя случайным образом, добиваются такого же результата. Так много ли смысла в мудрости?

– Ах, – Мунглум решил проигнорировать попытку легкомыслия, – так говорят только дикие искатели приключений, циники. Но мы же не дикари и не циники, Эльрик. Другие люди идут своими путями и достигают другого осмысления, чем ты.

– Я иду путем, который предопределен. Ладно, пошли в Драконьи Пещеры, и посмотрим, удалось ли Дайвиму Слорму разбудить наших друзей-рептилий. Они осторожно спустились к основанию развалин и пошли по узкому оврагу, который когда-то был самой прекрасной улицей Имррира, вышли из города и прошли по тропе, заросшей густой короткой травой, ведущей сквозь заросли дрока, вспугнули стаю больших ворон, взмывших в воздух, кроме одного, предводителя, который уселся, балансируя на куст. Одеяние из перьев его было взъерошено, он взирал с видом высокомерного превосходства, и его черные глаза выражали осторожное презрение.

Вниз, мимо острых скал, к зияющему входу Драконьих пещер, вниз, шаг за шагом, по ступеням, выхватываемым из тьмы чадящим факелом, во влажный теплый мрак, заполненный густым запахом рептилий. В первой пещере лежали громадные распластанные тела спящих драконов, их свернутые кожистые крылья лежали в тени тел, их зеленые и черные чешуи отливали радугой, их когтистые лапы были подобраны, а относительно небольшие головы лежали возле туловищ, приоткрытые пасти обнажали длинные костяные зубы, которые в темноте пещеры походили на белые сталактиты. Их раздутые красные ноздри издавали слабый стон и храп. Запах, исходящий от их тел и от их дыхания невозможно было спутать с другим, он будим в Мунглуме воспоминания, унаследованные от его предков, окрашенные в мрачные тона, о тех временах, когда эти драконы и их повелители пересекли подвластный им мир, их огненосный яд капал из пастей, воспламеняя при необходимости те предметы, над которыми они летели. Эльрик, знакомый с драконами, тяжело переносивший их запах, прошел через одну пещеру, пока не нашел Дайвима Слорма, расхаживающего с факелом в одной руке, свистком в другой и яростно ругавшегося.

– Ничего! Не шевелятся, Эльрик. Даже не моргают! Таким образом их не разбудишь. Они не станут двигаться, пока не проспят положенное количество лет. Ах, почему мы использовали их последние два раза, когда они так нужны нам теперь!